Иегошуа Цейтлин (1742-1822) – личность, еще не вполне оцененная историками. Между тем, он был первым в России приметным еврейским деятелем, соединившим в себе глубокую раввинскую ученость со страстным стремлением приобщить своих соплеменников к российской общественной жизни. Видный гебраист и тонкий толкователь Талмуда, он в то же время высоко ценил русскую культуру.
Иегошуа был уроженцем Шклова (Минского воеводства Речи Посполитой) и происходил из известного и знатного иудейского рода. После окончания хедера он направляется в иешиву Минска, где получает фундаментальное знание Еврейского Закона. Духовным учителем и наставником Цейтлина был известный талмудический корифей р. Арье Лейб бен-Ашер (1700-1785), который славился способностью “развивать в учениках находчивость и догадливость”. И надо сказать, эти качества, дарованные нашему герою уже от природы, обрели под руководством ребе и блеск, и завидную зрелость, удивительные в юном школяре.
После окончания иешивы он продолжает неустанно изучать Тору и Талмуд. Однако Иегошуа (подобно древним танаим) считал, что знаниями торговать не следует, а зарабатывать на жизнь еврею надлежит ремеслом, самой земной профессией. И наш герой сосредотачивается на торговле и предпринимательстве, благо, что и талантом финансиста не был обделен. Цейтлин возвращается в родной ему бойкий торговый город Шклов.
С незапамятных времен там жили иудеи. Заезжий иноземец Иоганн Корб в конце XVII века писал, что евреи “составляют в сем городе богатейшее и влиятельнейшее сословие людей”. А во второй половине XVIII века их насчитывалось уже около половины городских обитателей. Оборотистые шкловские купцы исколесили всю Центральную и Восточную Европу и вместе с заморскими товарами привезли с собой в родные пенаты дух Просвещения, открытость иным языкам и культурам. Еще в большей степени влияние европейской культуры испытали на себе еврейские интеллектуалы. По словам американского историка Дэвида Фишмана, Шклов в конце XVIII века стал метрополией русского еврейства, средоточием как раввинской учености, так и научных знаний и идей Гаскалы в России. Здесь работала иешива, была учреждена еврейская типография, построена большая каменная синагога, где велись бурные диспуты о сущности веры между хасидами и миснагдим.
После Первого раздела Польши и перехода Шклова под российский скипетр город в 1777 году был пожалован императрицей Екатериной II ее отставному фавориту графу Семену Гавриловичу Зоричу (1745-1799). Сей бывший монарший любезник жил здесь этаким местным царьком с многочисленным двором, царскими выездами и балами, театром, где ставились французские оперы и итальянские балеты. Деньги он проматывал огромные. Нечистый на руку карточный шулер, безалаберный и невоспитанный, привыкший к исполнению всех своих прихотей, этот, как его называли, “шкловский деспот” любил, чтобы перед ним лебезили, и не терпел препирательств. И Иегошуа (вместе со своим братом, который был командирован Зоричем в Ригу, чтобы скупать там по сходной цене антиквариат и “мягкую рухлядь”) становится его фактором. Неизвестно, какие именно поручения графа выполнял Цейтлин, но есть свидетельства, что в 1770-1780 годы он, по заданию этого самодура, часто наезжал в Берлин.
По счастью, от таких вояжей наш герой получал не только коммерческую выгоду, но и обильную пищу для ума. Он сближается с деятелями берлинской Гаскалы и становится частым гостем в доме основоположника Еврейского Просвещения, “еврейского Сократа” Мозеса Мендельсона (1729-1789). Товарищеские узы связали его с такими выдающимися маскилим, как главный раввин Берлина Гирш Лебель (1721-1800); лингвист и экзегет Нафтали-Герц Вессели (1725-1805); идеолог ассимиляции и провозвестник реформизма в иудаизме Давид Фридлендер (1750-1834) и др. По-видимому, в это время складывается своеобразная культурная и мировоззренческая позиция Цейтлина. Как и приверженцы Гаскалы, он был против культурной обособленности еврейства и видел в усвоении европейского образования залог улучшения положения своих соплеменников. В то же время он находился под значительным влиянием раввинистической культуры, ярчайшим выразителем которой был знаменитый Виленский гаон, р. Элияху бен Шломо (1720 – 1797). Иегошуа старался подчинить светское знание дисциплине религии и никак не разделял рационалистические взгляды “берлинеров”, их пренебрежительное отношение к Устному учению, Талмуду и иудейской обрядности. По существу, взгляды Цейтлина аккумулировали в себе идеалы европейского Просвещения и еврейской интеллектуальной традиции. По словам историка еврейской литературы Исраэля (Сергея) Цинберга, Иегошуа суждено было встать “во главе умственного центра” еврейства Шклова.
Судьбоносным для Цейтлина стало его знакомство с “великолепным князем Тавриды” Григорием Потемкиным, который владел поместьем Кричев-Дубровна и другими землями неподалеку от Шклова. Потемкин, обладавший даром “величайшего познания людей”, сразу же оценил этого еврея и приблизил его к себе. По словам мемуариста Александра Давыдова, Иегошуа стал “министром финансов и снабжения” при Потемкине , он управлял имениями светлейшего князя, строил города, оформлял займы для снабжения армии и возглавил монетный двор в Крыму. О хитроумии и неистощимой изобретательности Цейтлина свидетельствует испанский путешественник Франсиско де Миранда, посетивший этот монетный двор в Феодосии (Кафе): “Чеканятся монеты, состоящие из меди и лишь на одну треть из серебра,… но выглядят так, будто сделаны из чистого серебра”.
Потемкина пленили не только деловые качества, но и поразительная богословская эрудиция Иегошуа. Ведь известно, что светлейший всегда проявлял к вопросам религии живой интерес. Современник рассказывает: “Он [Потемкин – Л.Б.] держал у себя ученых рабинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывать их к себе и стравливать их, так сказать, а между тем сам изощрял себя в познаниях”. И набожный Цейтлин, облаченный в традиционную еврейскую одежду, был непременным участником всех религиозных диспутов. Не кто иной как Цейтлин привил Потемкину интерес к иудаизму. Достаточно сказать, что в личной библиотеке князя хранился драгоценный свиток из пятидесяти кож с “Пятикнижием Моисеевым”, написанный, предположительно, в IX веке (ныне хранится в Научной библиотеке им. Н.И. Лобачевского Казанского федерального университета).
По свидетельствам очевидцев, Иегошуа часто “расхаживал вместе с Потемкиным, как его брат и друг”. Он часто сопутствовал князю и в его конных выездах, величаво выступая рядом с ним на великолепной темно-гнедой кобыле. Правнук Цейтлина, еврейский писатель Шая Гурвиц живописует: “Как знак особого достоинства, Иегошуа получил в подарок от императрицы роскошную форменную одежду, с золотыми полосами, сияющими пуговицами, а также мечом наперевес. Этот убор надлежало носить, когда еврей сопровождал товарища своего, светлейшего князя. Они осматривали дороги и здания, созданные не без участия Цейтлина… Когда светлейший рассматривал петиции от обступивших его просителей, мудрец р. Иегошуа был осаждаем меламедами и раввинами и должен был отвечать на разные галахические вопросы. Тогда ребе сходил с лошади, становился на колени и писал обстоятельные респонсы, и только по окончании сего продолжал путешествие”.
Именно Цейтлиным Потемкину была подсказана сколь дерзновенная, столь и фантастическая по тем временам идея о размещении евреев в отвоеванном у турок Иерусалиме. Исследователи видят в этом “попытку связать 'стратегические' еврейские интересы с имперским визионерством Потемкина”. Вот что сообщает историк: “Он [Потемкин – Л.Б.] стал развивать ту мысль, что когда империя Османов будет наконец разрушена, Константинополь и проливы в русских руках, то и Иерусалим будет не во власти неверных. А тогда должно в Палестину выселить всех евреев... На родине же своей они возродятся”. И князь пытался претворить эту идею в жизнь. По-видимому, он замышлял паломничество большого числа евреев в Палестину. Дабы разведать обстановку на месте, отправлял туда лазутчиков. По его представлению, 1 июля 1784 года был выдан паспорт некоему Юзефу Шишману, следующему в Иерусалим вместе с группой единоверцев.
А в 1786 году Потемкин создает сформированный целиком из иудеев “Израилевский” конный полк, который, по его мысли, и надлежало в дальнейшем переправить в освобожденную от турок Палестину. Командовал им именитый князь Фердинанд Брауншвейгский. Как заметил историк Cаймон Себаг-Монтефиоре, “на фоне традиционного русского, а тем более казацкого антисемитизма эта идея была особенно удивительна”. Со времен римского императора Тита, разрушившего в 70 году н.э. Иерусалимский Храм, это была первая в мировой истории попытка вооружить евреев!
Однако еврейской коннице Потемкина не довелось доскакать до Святой земли. “Израилевский” полк просуществовал недолго и уже через пять месяцев был расформирован. Шарль де Линь говорил, что светлейший распустил сие воинство, “чтобы не ссориться с Библией” . Как ни убеждал Иегошуа князя, что вовсе не в Библии тут дело, а в ложном, превратном ее толковании “христолюбивыми” церковниками, тот прочно утвердился в этом мнении: ведь при всей широте мышления и веротерпимости светлейший был все же в плену у своего времени с его религиозным антисемитизмом.
Впрочем, решение о роспуске еврейского эскадрона вовсе не отменяло покровительства, которое Потемкин продолжал оказывать Иегошуа, а через него и сынам Израиля. Весной 1787 года по ходатайству светлейшего Екатерина II, путешествовавшая тогда со своей свитой по югу империи, приняла в Шклове возглавляемую Цейтлиным еврейскую депутацию. Те подали петицию с просьбой отменить в России употребление оскорбительного для них слова “жид”. И императрица сразу же согласилась, предписав впредь использовать только слово “еврей”. Слова, слова, слова… Сговорчивость Екатерины тем понятнее, что речь шла не об искоренении национальной и религиозной нетерпимости к евреям, а лишь о слове, ни к чему ее не обязывавшем. Тем более, что табу на бранное слово “жид” распространялось только на официальные правительственные документы; в устной же речи, равно как и в произведениях “изящной” словесности, употребление этого слова отнюдь не возбранялось…
Неоценим вклад нашего героя в победу России в русско-турецкой войне 1787-1791 годов. Цейтлин, наряду с другим замечательным еврейским правозащитником Нотой Хаймовичем Ноткиным (1746-1804), был одним из главных поставщиков российской армии и флота. Важно и то, что сам Цейтлин осознавал собственную деятельность как труды, “понесенные на пользу государственную”, службу, “отягченную ко благу Отечества заботами и изнурениями”.
Потемкин воздал еврею по заслугам. В 1787 году он выхлопотал для Иегошуа у польского короля Станислава Августа чин надворного советника, что давало тому дворянское звание и право владеть землей. Добился светлейший и того, чтобы Цейтлин стал обладателем богатейших поместий: Устье в Могилевской губернии и Софийка под Херсоном. Так, по воле своего покровителя некрещеный еврей вдруг стал владельцем сотен христианских душ – случай в России беспрецедентный! Но кто мог тогда перечить всесильному властелину Тавриды?!
Во многом благодаря Потемкину укрепились связи Цейтлина с государственной элитой империи, и он не преминул использовать их во благо своих соплеменников, став одним из деятельных штадланов своего времени. Ратуя за интеграцию иудеев в российское общество и их аккультурацию, он защищал единоверцев от преследований и дискриминации, не гнушаясь, как об этом говорит историк Ольга Минкина, “методами неформальной коммуникации с представителями российской власти”, что было куда более действенно, чем официальные обращения и ходатайства. Современник свидетельствует: “Всякий удрученный и обиженный еврей стучался к нему в дверь, и он не отказывал никому”. И благодарные иудеи стали уважительно называть этого народного заступника “Ха-сар Цейтлин” и “Мудрец из Шклова”.
После кончины Потемкина наживший миллионное состояние Иегошуа удалился от дел и обосновался в своем имении Устье, где отстроил великолепный дворец, утопавший в зелени садов и живописных виноградных рощ. Как подлинный еврейский меценат, Цейтлин создал здесь свой бет-га-мидраш с украшенной золотом и дорогими каменьями священной утварью и свитками Торы, завезенными из Палестины и Оттоманской Порты. Ревнитель знаний, он приглашал сюда выдающихся ученых и талмудистов, дабы те, получая все необходимое для жизни, могли свободно предаваться своим научным занятиям. В их распоряжение была предоставлена собранная хозяином уникальная библиотека с древними свитками и манускриптами, увесистыми фолиантами по Галахе и Каббале, а также с литературой по многим отраслям знания. В отличие от шумных религиозных диспутов Потемкина, более походивших на склоку, здесь царила атмосфера духовности и подлинного благочестия. Цейтлин на правах учителя бет-га мидраша обыкновенно читал вслух выдержки из комментариев к Торе или Талмуду, а слушатели глубоко и всесторонне анализировали текст, толкуя его каждый по-своему, однако в конце всегда находили разумный компромисс.
Кто же были эти ученые школяры, получавшие поддержку “еврейского помещика”? Прежде всего, видные интеллектуалы и книжники, и среди них первые еврейские просветители в России. В Устье построил лабораторию и проводил химические опыты раввин Барух Шик (1740-1812). Комментатор сочинений Маймонида и переводчик “Элементов” Эвклида на иврит, он с благословения Виленского гаона горячо пропагандировал светские знания, гневно бичуя противников просвещения. Он задался целью “отпарировать гордые насмешки других народов, которые упрекают [евреев] в невежестве и пренебрежении науками” . Шик являл собой тип ученого-энциклопедиста, соединив в себе самые привлекательные черты недюжинного математика, астронома, естествоиспытателя, врача и популяризатора науки.
Еще один гость Цейтлина – известный педагог Менахем Мендл Лефин (1741-1819). Он приехал в Устье, отказавшись от преуспеянья в поместье князя Адама Чарторыйского в Миколаеве. А все потому, что его привлекла возможность “просвещать народную массу и поучать ее мудрым наставлениям”. Но в своем понимании просветительства он решительно расходился с Гаскалой: пытался нести в народ знания на разговорном еврейском языке, который германские маскилим пренебрежительно называли “жаргоном” и “презренным наречием кухарок” (он перевел на идиш и напечатал “Притчи” Соломоновы). В бет-га-мидраше Лефин написал главный свой труд “Хешбон хa’нефеш” (Самовоспитание, 1808). Традиционные взгляды на иудаизм сочетаются здесь с духом эпохи Просвещения (он, в частности, опирается и на моралистические постулаты Б. Франклина). Излагая основы еврейской религиозной этики, автор прибегает к ярким примерам из области естествознания. Согласно Лефину, моральное удовлетворение человека достигается от сознания творения им добра, от проникновения в тайны природы. Евреи, утверждал он, первыми в истории человечества поняли, что высшее признание Б-га зиждется не на страхе и боязни, а на любви и доверчивой преданности. Правилами нравственности по Лефину руководствовались в своих статутах многие еврейские общины Галиции и Подолии, где образовались особые братства его последователей.
В Устье обосновался и знаток ивритской грамматики Нафтали Герц Шульман (-1830). Он был полиглотом и настолько овладел русским языком, что писал на нем и стихотворные сочинения. Шик был озабочен составлением фундаментального словаря, который, помимо древнееврейских слов, должен был заключать в себе слова из Талмудов, Таргумов, Мидрашим и Зогар. По-видимому, именно в стенах бет-га-мидраша у Шульмана зародилась мысль основать еженедельное периодическое издание на иврите (по примеру журнала берлинской Гаскалы “Меасеф”). Он мечтал о возможности “распространить в [еврейской] массе полезные сведения по языкам, математике, географии, естествознанию и другим областям знания”. К сожалению, издание осуществлено не было.
В бет-га-мидраше нашли себе приют и сторонники вполне ортодоксальных взглядов. Иегошуа дал кров ревнителям патриархального благочестия раввинам Менахему Нахуму и Элиэзеру из Слонима, занимавшимся составлением комментариев к Талмуду. Работал здесь и видный талмудист Вениамин Ривелес (-1813). Ученик Виленского гаона, он, подобно древним ессеям, вел аскетический образ жизни. В Устье он собрал уникальный гербарий и составил глоссы к Библии и Талмуду (Гевии Гевиа Хa-Kесеф, 1804). (Бытие 44:2)
Цейтлин всемерно поддерживал и образовательные проекты миснагдим. В 1803 году, когда было решено открыть в Воложине иешиву, он не только сам пожертвовал средства на ее строительство, но и побудил это сделать многих еврейских филантропов.
Однако мысль о постепенной интеграции евреев в Российскую империю (историк называет это “умеренной аккультурацией”) долго не оставляет его. Характерно, что и своего внука, Гирша Перетца, он обучает не только Еврейскому Закону и ивриту, но арифметике, геометрии, алгебре и – особенно углубленно! - русскому языку, для чего приглашает в менторы некоего Сенявина.
Удар по ассимиляторским надеждам Цейтлина нанесло утвержденное Александром I “Положение об устройстве евреев” 1804 года, когда за иудеями была официально закреплена черта оседлости, сохранялся запрет на аренду и покупку земли, им возбранялось жить в деревнях и селах, нести государственную службу и т.д. Иегошуа разуверился в самой возможности культурной и политической реформы еврейства. Тем более, что горькие плоды ассимиляции, как то – забвение национальных традиций и крещение, ему довелось вкусить и в своем собственном доме. Одна из его дочерей в 1798 году сбежала с полковым лекарем Капелло, прихватив часть отцовского имущества, и приняла католичество. Напрасно Цейтлин в попытке вернуть отступников задействовал старые связи в высших сферах – власти взяли сторону христиан-неофитов, и ему пришлось смириться с потерей.
Под конец жизни разочаровал Цейтлина и любимый зять Абрам Израилевич Перетц (1771-1833), бывший его правой рукой в финансовых делах. Обосновавшись в Петербурге и преуспев в коммерции и предпринимательстве, Перетц все более отдалялся от своих еврейских корней, а после кончины жены Сары-Фейгеле крестился по лютеранскому обряду. Горечь была тем сильнее, что Иегошуа воспринимал Абрама как свое alter ego, ведь, как и у самого Цейтлина, способности талмудиста сочетались в Перетце с деловой хваткой коммерсанта (впрочем, финансовый гений Перетца не знал себе равных: зять многажды превзошел тестя). Но более всего удручало Цейтлина то, что его дорогой внук Гирш, воспитанный в имении Устье, принял протестантизм и нарекся Григорием Абрамовичем.
Как пережить ренегатство близких людей, казавшихся родными по духу? Отринуть, подвергнуть остракизму или принять, проявив “милость к падшим”? Старик Цейтлин выбрал последнее: он не порывает связи со своим зятем и внуком после их крещения. И не только упоминает Абрама Перетца в своем завещании, но и признает за ним право на приобретение имения Устье. Сам же находит утешение в тайнах познания. Он углубляется в изучение еврейской книжности. Составляет подробные комментарии к французскому средневековому галахическому своду “Сефер мицвот катан” (Малая книга заповедей, 1820). А в коллекции барона Давида Гинцбурга (ныне в Отделе рукописей РГБ) хранится сочинение Цейтлина “Хидушим бепилпул” (Новые толкования).
Он напряженно работал, словно спешил, боялся не успеть доделать задуманное. Но сказано же еврейскими мудрецами: “Тот, кто погружается в учение, удлиняет жизнь” (Авот, гл. 2: 8). И Иегошуа Цейтлин, этот мудрец из Шклова, подобно ветхозаветному Аврааму, “умер в доброй старости, насыщенный жизнью, богатством и славою, и приложился к народу своему”. Он встретил смерть со спокойным лицом в своем заповедном Устье. “Вожделенное сокровище и тук в доме мудрого”.
Подробнее...