Давным-давно все это закончилось и изрядно уже подзабыто. Помнят разве что очень въедливые историки да… Впрочем, уже никаких «да». Ни участников, ни очевидцев в живых, увы, не осталось. Только историки. Да и то далеко не все, а только самые посвященные в эту скорбную тему… Самые въедливые… Человек пять-шесть от силы наберется. Ну разве что еще письма да редкие воспоминания сохранились тех, кто прошел через этот ад – ад первых дней войны... Однако Юрий Бондарев писал в романе «Тишина»: «Как это просто – сделать вид, что ничего не было. Прошлого не вернуть. Мертвых не воскресить. Но иногда забыть означает струсить, а смолчать – означает предать».
Всемирно известная оборона Брестской крепости затмила (в силу ряда причин) другие не менее яркие и значимые подвиги советских солдат, совершенные в первые дни и недели Великой Отечественной войны.
В конце июня 1941 года на стратегическом шоссе Белосток-Волковыск-Слоним разыгралась еще одна героическая трагедия, по трагизму, жертвенности и мужеству равнозначная Бресту, а по масштабу и боевому эффекту, превосходящая его. Это – Зельва, зельвенская переправа, зельвенский прорыв.
Зельва – старинное местечко на древнем тракте, ведущем из глубины Польши в недра России, через Белосток, Слоним, Барановичи, Минск – к Смоленску и Москве. Зельва стоит на западном берегу неширокой, но очень болотистой реки Зельвянке. Именно эта река, впадающая в Неман, стала водоразделом жизни и смерти для десятков тысяч советских солдат...
Когда говоришь о Зельве, как рефрен повторяешь – никогда доселе в истории войн не было такого... Никогда доселе в истории войн не было такой массы войск, двигавшихся по одной дороге. Полки, дивизии, корпуса трех армий заполняли шоссе так, что немецкие воздушные разведчики не видели начала этого исхода даже с высоты авиаполета. «Это намного превышает шестьдесят километров», – с тревогой сообщали они в своих донесениях. Во всю ширину дороги двигались грузовики и танки, колонны пехоты и кавалерии, тягачи с орудиями и санитарные фургоны, телеги с беженцами и машины с армейским имуществом... Это был великий кровавый исход из стратегической западни «Белостокского выступа» – глубоко вклинившейся в германскую территорию новой белорусской области. Сотни тысяч людей двигались на восток из Белостока в Слоним по стокилометровому участку шоссе, пока не остановились в Зельве перед взорванными мостами...
Никогда доселе в истории войн не было столь убийственного избиения войск с воздуха.
Немецкие пикирующие бомбардировщики совершенно безнаказанно налетали волна за волной. Спасения от них не было ни в кюветах, ни в придорожных кустах, ни в перелесках. На сто километров обочины этой дороги были едва ли не сплошь устланы телами погибших, завалены остовами сожженных машин, сгоревшими танками, искалеченной техникой.
Такого кровавого исхода в истории войн еще не было.
Вермахт попытался перекрыть путь этому человеческому потоку, используя Зельвянку, как естественную преграду. Из «белостокского мешка» был только один выход – через «горловину» Зельва-Слоним. И эту горловину немцы изо всех сил пытались затянуть потуже.
Никогда доселе в истории войн не было такой ярости, с какой брошенные на произвол судьбы войска прорывали вражеские заслоны. Немецкие врачи, обследуя трупы своих солдат, с ужасом отмечали, что у некоторых были перегрызены горла. Зубами! Таков был накал ярости, отчаяния и гнева.
Никогда доселе в истории войн не было и такой кавалерийской атаки: сабельные эскадроны мчались на пулеметный батальон немецких мотоциклистов. Лавина огня в пятьдесят (50!) пулеметных стволов встретила казачью лаву. Конники рубили мотоциклистов, а всадники механических «коней» косили все живое, что попадалось в их прицелы. Пулеметы молотили со скорострельностью 600 выстрелов в минуту.
«Страшнее никто ничего не видел. – писал в дневнике немецкий офицер. – Ржанье лошадей. Нет, это не ржанье – лошади кричат, кричат от боли рвущейся на куски плоти.
Падают, давя, сбивая с ног друг друга, усаживаются на прошитые пулеметами зады, судорожно молотя воздух передними копытами. "Огонь!" Надо кончать это дело. Кончать.
Тем, кто находится у противотанковой пушки, легче – танки, по крайней мере, не вопят».
Смысл тех атак мы постигаем до сих пор... Публичное молчание о Зельве, о зельвенском прорыве длилось семь десятилетий. Историки знали об этом, но партийные идеологи не усмотрели в боях под Зельвой ничего героического; посчитали ее черным пятном в летописях победоносной Красной Армии. Но это далеко не так. Подвигом, равнозначным обороне Брестской крепости было то, что войска в, казалось бы, безвыходном положении – без связи и общего командования, находясь под постоянными ударами с воздуха, сумели сплотиться и провести комбинированный удар по немецкий заслонам, собрав в единый кулак пехоту, танки, кавалерию и даже два бронепоезда.
Ценой огромных потерь обреченные бойцы все же сумели вырваться из стянутой горловины «белостокского мешка». Разгромили 107-й немецкий пехотный полк и потрепали другие части и вышли, пусть без тяжелой техники, к своим, приняли потом участие в последующих боях. А полегший казачий полк сумел сохранить свое знамя. Спрятанное под мостом через Зельвянку, оно сохранилось до наших дней, было найдено и передано в Минский музей Великой Отечественной войны.
Итак, Зельва... Это было своего рода Бородинское сражение, исход которого каждая сторона до сих пор трактует по-своему.
Бесспорно то, что Зельвинское сражение значительно задержало продвижение танковых клиньев к Москве. И если бы не оно, то возможно, не было бы потом ни Сталинградской битвы, ни Курской дуги, ибо все было бы, как изначально планировал Гитлер – закончить войну в три месяца.
Но там на Зельве, в Бресте, под Гродно наши солдаты, безвестно полегшие в белорусских полях и лесах, сделать ему это не позволили.
«Белостокский балкон»
«Белостокский выступ» или, как его называли немцы «белостокский балкон», вторгшийся перед войной в силу своей географии на сотни километров вглубь территории Германии (генерал-губернаторства), конечно же, соблазнял советских стратегов возможностью нанесения удара прямо по Варшаве. Всего сто километров от границы. Отсюда же открывалось стратегически выгодное направление и в Восточную Пруссию.
Вобрав в себя самую мощную в Западном Особом Военном округе 10-ю армию, куда входили и самый боеспособный 6-й мехкорпус, и самый лихой – тоже 6-й – казачий кавалерийский корпус имени И.В. Сталина «белостокский выступ» нависал над вероятным противником, как занесенный кулак, облаченный в стальную перчатку с шипами.
Разумеется, советское командование понимало, сколь уязвим этот кулак, ведь его легко было перехватить в запястье, то есть у самого основания выступа – южного (Брест) и северного (Гродно). Тогда бы дверь на «балкон» была напрочь захлопнута. А если охват танковыми клещами произойдет еще глубже, то была бы блокирована и вся «квартира».
В высоких штабах рассматривали два варианта – охват выступа и всех входящих в него сил в районе Слонима или Барановичей (это малый котел), или же второй вариант: немцы сомкнут свои клещи под Минском. Это большой котел. Полагали все же, что немцы решатся только на малый котел. Поэтому заблаговременно усиливали фланги выступа, отчего войск на «балконе» становилось еще больше. Считали, что приграничные войска не позволят немцам окружить белостокский выступ, а его главные силы сами собой выйдут из него на оперативный простор, устремившись в атаку на Варшаву, как это предписывал план, спущенный из Москвы.
При этом бралось в расчет то, что, во-первых, перед началом войны будет пусть и небольшой, но некий временной интервал, так называемый «угрожаемый период», когда можно успеть привести войска в полную боевую готовность и, во-вторых, то, что когда вся огромная масса советских войск, сосредоточенная близ западной границы, начнет активные действия, немецкие войска непременно увязнут в приграничном сражении. Возможно, не надолго, на два-три дня, но этого хватит, чтобы подтянуть мощные резервы из тыла и нанести удар с прорывом на вражескую территорию.
Именно эта вера в непременный «угрожаемый период» и в непременное «приграничное сражение» и стала роковым стратегическим просчетом Наркомата обороны и Генерального штаба.
Сталин считал, что война не начнется без внешнего повода, которым может послужить любая провокация (отсюда и этот энергичный посыл – «не поддаваться на провокации!»). В самом деле, если для того, чтобы напасть на Польшу Гитлеру потребовалась провокация с радиостанцией в Гляйвице, как и самому Сталину для нападения на Финляндию понадобилась провокация с обстрелом нашей деревни Майнила, то для нападения на СССР тем паче нужен весомый и убедительный для германского народа, как и всей мировой общественности «казус белли». Ведь Советский Союз – это не Польша и не Финляндия, огромная держава, с ней надо считаться подобающим образом. Поэтому «угрожаемый период», в который Гитлер предъявит свои претензии к советскому руководству или посол передаст ультиматум, казался совершенно обязательным. А раз так, то дивизии, корпуса и армии РККА, выведенные в угрожаемый период на позиции наверняка встретили бы вермахт во всеоружии, и немцы завязли бы в приграничных боях в соответствии с предначертаниями советских стратегов.
Возможно, так бы оно и было, если войска и в самом деле, оказались бы в роковой день и час на назначенных рубежах. Но советские войска в роковую ночь, как известно, оказались в казармах, летних лагерях, на строительных работах, и танковые клинья, не встречая особого сопротивления, которое должно было бы обречь их на затяжные приграничные бои, оставив опасную зону за кормой своих бронированных машин, ринулись в «междустенное пространство» – между бетонной стеной «линии Молотова» (недостроенной) и стеной «линии Сталина» (разоруженной). Так пуля, не встретив сопротивления бронежилета, впивается в тело, рвет ткани и движется навстречу сердцу. А тут сразу две «пули», сразу два ударных танковых кулака (2-я танковая группа генерал-полковника Гудериана и 3-я танковая группа генерал-полковника Гота), обе шли кратчайшим путем к сердцу – к Москве, одна по варшавскому шоссе – Брест-Барановичи-Минск-Смоленск, другая прокладывала себе путь севернее – Гродно-Волковыск-Слоним-Барановичи-Минск-Смоленск.
Танковые клещи сомкнулись вовсе не там, где предполагали советские генералы – под Слонимом или Барановичами, они пошли на большой охват и соединились под Минском. Потому что не было никакого «угрожаемого периода» и соответственно не успели завязаться упорные приграничные сражения. Это был стратегический просчет номер два. Первый же стратегический просчет состоял в том, что ни Тимошенко, ни Жуков, ни Сталин, ни весь штабной генералитет (кроме маршала Шапошникова) не смогли правильно оценить место главного удара немецкой армии и время, в которое он будет нанесен.
Сталин наделял Гитлера обычным человеческим здравомыслием. Не будет фюрер начинать войну на два фронта. Гибельность такого пути для Германии доказала недавняя Первая мировая, о которой Гитлер знал не понаслышке.
И второе: Гитлер не осмелится наносить удар по кратчайшему направлению к цели, ибо кратчайшее направление на войне чаще всего проходит кружным, обходным путем. Обходной путь, по мнению Сталина, пролегал южнее полесских болот, то есть через Украину. Именно туда на второй день войны вылетел будущий маршал Жуков, в штаб Юго-Западного фронта, который находился в Тернополе. А лететь-то надо было в Минск, поскольку Гитлер нанес свой главный удар по кратчайшему направлению на Москву.
Нанес там, где его меньше всего ждали. Да еще там, где московское направление прикрывала самая малочисленная из всех трех армий Западного фронта – 4-я армия генерала Коробкова.
Трудно винить штабистов, что они не угадали направление главного удара. Гитлер в своих решениях был непредсказуем даже для своих генералов. Направление главного удара он менял несколько раз, как и дату нападения на СССР. Но от этого не легче.
«Белостокский балкон» рухнул на третий день войны. Точнее, его просто оставили, чтобы не остаться в нем навсегда. Белостокский выступ, в котором располагались советские войска, имел форму бутылки с горлышком на восток и опирался на единственную дорогу Белосток–Слоним. От Волковыска и начиналось это спасительное «горлышко», в которое устремились все пять корпусов 10-й армии, самой крупной и мощной на все Западном фронте.
К 25 июня уже стало ясно, что охват немецкими войсками Белостокского выступа грозит войскам советского Западного фронта полным окружением. Около полудня 25 июня советские 3-я и 10-я армии получили приказ штаба фронта на отступление. 3-я армия должна была отступать на Новогрудок, 10-я армия – на Слоним. 27 июня советские войска оставили Белосток. Чтобы сохранить пути отхода, они вели бои в районе Волковыска и Зельвы.
Однако 28 июня немецкие войска заняли Волковыск. Некоторые немецкие дивизии перешли к обороне «перевернутым фронтом» на рубеже Слоним, Зельва, Ружаны. Таким образом, пути отхода 3-й и 10-й армий были перерезаны, а войска, сумевшие отойти из Белостокского выступа, оказались в окружении в нескольких «котлах» между Берестовицей, Волковыском, Мостами, Слонимом и Ружанами....»
Белостокский кровосток
Зельва… До июня 1941 года этот старинный живописный городок жил своей самобытной жизнью, о которой ничего не знали в Москве, и о которой ничего не хотели знать в Берлине. Но уже 25 июня Гитлер вынужден был отыскать на карте это загадочное название – Зельва. Именно здесь, на берегах реки Зельвянки, намечалось совершенно незапланированное им сражение.
В Зельве накапливались огромные силы РККА, уходившие из «белостокского выступа» и готовые вот-вот прорвать мощный заслон вермахта. Фронт зеркально повернулся: русские наступали с запада, а немцы обороняли восточное направление.
Зельва стала плотиной, где стихийно сбивались в одну безначальную толпу прибывавшие с запада красноармейцы всех родов войск, а также множество грузовиков с ранеными.
Измотанные угрюмые люди подчинялись только своим ротным или батальонным командирам, а некоторые и вовсе сбивались в свои ватаги, где собирались сослуживцы по рассееянным полкам.
Таким войском особенно не покомандуешь. Опасно было призывать к порядку, размахивать наганом, орать, требовать. В смельчака могли пальнуть из толпы, и не только озлобленные солдаты, но и немецкие диверсанты, переодетые в красноармейские гимнастерки с петлицами.
Их немало было вброшено в отступающие колонны. Однако рисковые командиры все же находились. Сегодня известны их имена. Самым первым попытался придать переправе организованный вид майор госбезопасности Сергей Бельченко. Он запомнился многим, в том числе и военинженеру 3 ранга Петру Палию, который так описал его в своем дневнике: «У выхода на мост была сильная охрана под командой какого-то полковника, смелого и решительного человека, установившего строгий контроль и очередность в пропуске на мост желающих перебраться на другую сторону. Полковник, моложавый, высокий и удивительно красивый человек, сказал: «Мост немцы уничтожать не намерены, для себя его сохраняют, это ясно. Если бы хотели разрушить мост, могли бы это сделать при первом же налете. У них другая тактика, каждые 15–20 минут, во всяком случае по вчерашнему опыту, налетает пара “мессершмитов” и обстреливает из пулеметов. Там, под мостом, и дальше, по ту сторону, много уже и машин покалеченных, и людей побитых. По этому мосту переправиться можно, даже ЯЗ'ы и ГАЗ'ы проходят по шпалам, но нужно в ритм их налетов попасть. Днем мало желающих. Если хотите рисковать, могу пропустить вашу колонну, начиная с десяти утра...» Этим «полковником» и был майор госбезопасности Бельченко, у которого в петлицах был «ромб», как у армейского комбрига.
Впрочем, Бельченко и сам спустя много лет рассказал о зельвенской переправе: «Война – жестокая штука.
На одной из дорог я увидел мертвую женщину. По ней ползал живой годовалый ребенок. Машины проезжали мимо, и никому не было дела до этой трагедии. Я приказал своему водителю остановиться. Ребенок плакал. Увидев санитарную машину, следовавшую на восток, я вышел на дорогу и поднял левую руку. В правой руке держал маузер так, чтобы шофер «санитарки» видел его.
Это была крайняя мера, но иначе я поступить не мог.
Машина оказалась забита ранеными красноармейцами. Я попросил шофера взять ребенка. Однако он наотрез отказался. Тогда я сказал ему, что, не сходя с места, расстреляю его, как не выполнившего приказ старшего по званию. Поглядев мне в глаза и поняв, что я, несомненно, исполню свою угрозу, он молча подошел к ребенку, взял его и разместил в кабине водителя. Дальнейшая судьба этого малыша мне неизвестна.
На реке Зельва буквально в 100 метрах друг от друга находились железнодорожный и шоссейный мосты. Последний был взорван гитлеровскими диверсантами. Железнодорожный мост немцы не бомбили, так как, видимо, хотели использовать его в своих нуждах. Около него скопилось огромное количество автотранспорта и живой силы в расчете на переправу и по причине личной безопасности.
Я… создал группу по переброске людей и транспорта через железнодорожный мост. Что самое удивительное, на этом мосту стоял эшелон с арестованными поляками из числа врагов Советской власти, отправленный из Белостока. Оказалось, что машинист и его помощники сбежали. Все они были поляками. И теперь этот эшелон мешал эвакуации на другой берег реки.
Я встал на кузов полуторки и громким голосом крикнул в толпу, что мне нужны машинисты паровоза. Образовалась тишина. Я повторил сказанное. Ко мне подбежали 3 человека. Один оказался капитаном Красной Армии, остальные рядовыми. Я им приказал завести паровоз и немедленно начать движение. Капитан спросил: «А куда ехать-то?» Я ответил: «На восток!»
После этого, со второй половины дня и до полуночи, было переброшено огромное количество людей и автотранспорта на левый берег по шпалам. Машины, которые от прыжков по железнодорожным шпалам выходили из строя, я приказал сбрасывать в реку. Моя машина также была выведена из строя и сброшена в реку с середины моста. Пришлось пересесть в машину начальника НКВД по Белостокской области Фукина, которая благополучно пересекла этот злосчастный мост».
Все это было 23 июня. Бельченко благополучно переправился через Зельву, но и в последующие дни войска прибывали к переправе, как талые воды подступают к плотине.
И снова проблема: кто на сей раз возьмется командовать вооруженной ордой окруженцев? На сей раз взвалил на себя эту опасную ношу начальник разведки 10-й армии полковник Смоляков. Вместе с ним был и генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Карбышев.
О Смолякове известно немногое, но все же. Заметка из зельвинской газеты представляет его так: «Александр Смоляков родился в 1898 году в Ростовской области. Участник гражданской войны, дважды ранен. В 1933 году в военной академии руководил курсами по тактике разведывательной работы, а вскоре был направлен в Белорусский военный округ. Накануне войны жил с семьей в Белостоке, был начальником разведотдела штаба 10-й армии. Дружил с военным инженером генералом Дмитрием Карбышевым. Незадолго до войны они вместе инспектировали строительство укреплений на западной границе. Тогда Карбышев бывал в белостокской квартире Смоляковых.
В первые дни войны полковник получил задание руководить отходом войск и беженцев через речку Зельвянку, на которой уцелел лишь железнодорожный мост. По свидетельству очевидцев, после нескольких дней изматывающих боев командир отряда дал приказ уцелевшим бойцам отступить, а сам остался обеспечить прикрытие. И погиб в бою предположительно 28 июня…
Но вернемся в Зельву 1941 года… Войска прибывали, накапливались, прорывались под водительством какого-нибудь лихого командира и снова накапливались и очередной смельчак вел их на прорыв.
Теперь прорываться стало намного труднее: немцы поставили мощный заслон, захватив Слоним.
С самого момента перехода советской границы между штабом Главнокомандующего сухопутных войск и командующим группы армий «Центр» Фон Боком шел спор о глубине охвата танковых клещей. Лишь 25 июня был окончательно утвержден план действий: танковым группам как и прежде было приказано двигаться к Минску, 4-й и 9-й армиям приказано было осуществить малые клещи в районе Белосток – Волковыск. Этот план вызвал ярость Фон Бока, так как танковые группы лишались пехотного прикрытия со стороны полевых армий, тем самым ставились под угрозу их фланги...
И грянул бой. Да не один, а один за другим – три яростных прорыва. Первый бросок в сторону Слонима совершили бойцы разрозненных полков, которых объединил криком, матом, наганом комбриг Сергей Бельченко. Через сутки на второй прорыв сводный батальон повел начальник разведки 10-й армии полковник Смоляков, вместе с ним прорывались и остатки штаба армии вместе с легендарным генерал-лейтенантом Дм. Карбышевым.
И, наконец, в самый главный бой – 27 июня – повел свои войска полковник А.Г.Молев. Это была крупная общевойсковая операция, в которой кроме пехоты, поддержанной артиллерией, участвовали танки, кавалерийский полк и бронепоезд, пришедший в Зельву из Белостока. Ожесточенность этого боя вызвала шок у немецких врачей, которые осматривали трупы своих соотечественников. Они отмечали в своих актах «случаи, когда противник перегрызал солдатам горло»… Прорыв удался лишь отчасти. Немцы сумели перекрыть единственную для 10-й армии трассу, ведущую на выход из окружения.
Поля сражений на военном языке – театры военных действий. На этих «театрах» разыгрывались порой жесточайшие, невиданные в истории войн трагедии. Едва ли не самая первая из них разыгралась между Зельвянкой и Щарой, между Зельвой и Слонимом.
Плохая тем бойцам досталась доля… Хуже просто не бывает: подставлены стратегическими просчетами под сокрушительные удары, марш по «дороге смерти» в зной и под огнем немецких самолетов, прорыв немецкого кольца, безвестная смерть в безнадежном бою либо долгое умирание в лагерях… Смерть отобрала у них все, даже имена, даже могил не удостоила…
Три прорыва… Как вспоминал военный инженер Палий: «Когда наша колонна подошла к окраине Волковыска, начался налет. Сперва были сброшены осветительные ракеты, которые повисли над городком на парашютах, освещая все как днем. Свет был настолько сильным, что можно было бы без труда читать. Дорога была в поле, и скрыться колонне было негде, началась паника. Инженер-генерал-майор Пузырев приказал всем машинам повернуть прямо на распаханные поля и по возможности разъехаться подальше одна от другой, а сам, в ватной куртке, надетой поверх шинели, и в шлеме, отбежал от дороги и лег у кустов.
Самолеты сбрасывали бомбы и еще что-то, что медленно, как блестящие в свете ракет хлопья, оседало на землю. В городе сразу начались пожары. Сразу во многих местах. Самих самолетов видно не было, так как они были выше осветительных ракет.
Потребовалось много времени, пока снова удалось собрать на дорогу машины. Несколько грузовиков пришлось бросить на полях, так как они безнадежно застряли в песке и грязи. Людей перегрузили, слили бензин и поснимали запасные колеса. К Зельве подошли под утро"...
***
Вот он, этот великий скорбный шлях – Волковыск-Зельва-Слоним-Барановичи... Дорога жизни между берегов смерти, между откосов, устланных мертвыми телами, вымощенными черепами. И это не метафора. Ее кюветы стали братскими могилами. Откосы – кладбищами техники. А между ними в этой теснине все же пробивался поток жизни – поток людей, спешащих выйти из западни.
Представляю себе состояние этих людей. Полная неопределенность. Хаос. Смятение. И каждую минуту ты под угрозой смерти от шального осколка, от прицельной пули в спину, от слетевшей с неба авиабомбы...
Пытаюсь представить себе состояние этих людей, не только военных, а всех, кто оказался в той ночной огненной заварухе. Страх? Да – за себя, за жен, за детей.
Отчаяние? Несомненно, ибо ты совершенно беззащитен. Кто-то отдавал приказы, кто-то куда-то выдвигался, занимали позиции, но чаще всего не там, где надо, без знания обстановки… Смерть нависала с неба И только аисты безмолвно взирали на всю эту суету. Они, может быть, и боялись стальных птиц, но куда деваться с насиженной кладки?..
Сегодня о той дороге знают разве что историки да краеведы. Сегодня от той дороги не осталось и воспоминаний. Остались. Но очень немного: раз, два и обчелся…
Сегодня это образцовая шоссейная трасса, идущая из Белостока через Волковыск, Зельву, Слоним в Барановичи. Вот она – красивая, ухоженная, живописно ныряющая с горки на пригорок с великолепным краснолесьем по сторонам.
О тех судьбоносных боях напоминает нынче разве что памятный камень, поставленный в Зельве. На нем имена генерала Карбышева и полковника Смолякова. Жаль, нет имен полковника Молева и многих других героев тех забытых боев.
Благодаря стараниям зельвинских краеведов и минского поисковика Александра Дударёнка, возникают из небытия все новые и новые имена, лица, факты. Но в целом покров тайны и завеса молчания все еще висят над болотистыми берегами Зельвянки.
Есть еще одна историческая переправа: Соловьевская. Спустя месяц после Зельвенской там разыгралась подобная военная трагедия. Но сегодня там сооружен полноценный воинский мемориал и поставлен храм в память погибших воинов.
Соловьевская переправа – это под Смоленском. Зельвенская – в Белоруссии. Но солдаты погибали за общую Родину и справедливость требует равного к ним отношения, достойного увековечивания памяти и тех, и других... Вот они – ожили в бронзе: бегут в атаку с винтовками наперевес, выставив штыки, которые сами собой превращаются в клювы журавлей, а полы плащпалаток – в крылья тех самых прекрасных птиц, воспетых в песне-реквиеме – «...А превратились в белых журавлей». Этот великолепный памятник (пока он существует только в эскизе) создала заслуженный художник России Елена Безбородова – «очередное, рядовое, обычное русское чудо! – Так сказал о ней поэт Михаил Ножкин. – Народное самовыражение...»
А я уже вижу, как маячит этот памятник над теми берегами, над тем полем, где солдаты сорок первого года превращались в белых журавлей...
Он обязательно там встанет. И не только в Зельве.
Те бойцы поступили так, как пелось в песне – «мы за ценой не постоим». За ценой не постояли. Победа осталась за нами. Будем благодарны тем, кто за нее постоял в сорок первом.
Подробнее...