Какой была Дрисса тех лет? Человек, со знанием истории и фантазией, расскажет вам о классическом местечке. И будет во многом прав. В центре на возвышенности – рыночная площадь, синагога, церковь, костел, многочисленные лавки. Улицы, утопающие осенью и весной в грязи. Цветущие сады и запах вишневого варенья в августе. Многодетные семейства и старики, заглядывающие в вечность…
Конечно, у Дриссы была своя специфика. Слияние двух крупных рек. Недалеко Балтийское море. И по Двине через Дриссу шла интенсивная торговля лесом. Многие жили от этого, а кое-кто и богател баснословно. Вот тогда-то и появились еврейские купцы самой высокой гильдии и численно превзошли они купцов-христиан.
В 1891 году прибыло по Западной Двине лесных материалов 2368 тысяч пудов, а остальных товаров всего 20 тысяч пудов.
Но, чтобы воочию представить Дриссу тех лет, давайте вспомним одного из её уроженцев – прекрасного художника Исаака Львовича Аскназия. Родился в Дриссе в 1856 году, в богатой хасидской семье. Кстати, отец имел непосредственное отношение к торговле лесом и хотел, чтобы сын продолжил его дело. Но новое время стояло на дворе, в том числе и на еврейском. Идеи просвещения добирались до городов и местечек. Отец, видя способности сына, отправляет его, четырнадцатилетнего, вольнослушателем в Петербургскую академию художеств. А через четыре года Исаак становится студентом (академистом). В 1880 году Аскназий с успехом окончил Академию и был удостоен стипендии для четырехлетней стажировки за границей: в Германии, Австрии, Италии. По возвращению в Россию поселился в Петербурге. К сожалению, жизнь его была непродолжительной, и в возрасте 46 лет он умер в Москве.
Аскназий всегда оставался человеком верующим и гордился своим еврейством. Будучи студентом, не посещал занятий по субботам и еврейским праздникам, в академии его осуждали за чрезмерный интерес к сюжетам, взятым из Библии, еврейской истории и современной еврейской жизни. Тем не менее, в 1885 году он был избран академиком. Художник академического направления, Аскназий был привержен исторической теме, но иногда обращался и к народной жизни.
Об этом поговорим подробнее, как мне представляется, на картинах изображена Дрисса тех лет.
Одна из наиболее известных картин художника «Еврейская свадьба». Свадьба состоялась в пятницу или канун другого праздника, так как сцена происходит днем, а в другие дни свадьбы совершались обычно поздно вечером. На полотне представлен момент после венчания, когда молодые, в сопровождении родных, торжественно возвращаются по улице с синагоги домой. Судя по всему, эта центральная улица Дриссы – нынешняя Советская, а тогда Новомосковская. Безусловно, картина имеет высокую художественную ценность, показаны характеры жителей местечка. Молодых сопровождает музыкальный свадебный квартет клезмеров. Он состоял из двух скрипачей, флейтиста и цимбалиста. Впереди процессии – традиционный бадхон – свадебный шут или еврейский тамада. Здесь же свадебная танцевальная группа из трех женщин.
Венчавший раввин и синагогальные служки чинно идут отдельно по тротуару. Не пристало им выступать в роли, пусть и свадебных, но скоморохов. На улице веселятся местечковые дети. Может, не соблюдены все свадебные каноны, но так было в родной Дриссе. А каждое местечко имело право на самобытность.
Об этом стоит сказать, глядя на эскиз картины «Евреи со свитками Торы на кладбище». «Если художник хотел изобразить похороны поврежденных и испорченных свитков Торы, то эта церемония совершается вовсе не таким образом, – пишет исследователь творчества художника А. Маггид в «Еврейской семейной библиотеке» (март, май 1903 г.) – Не хотел ли художник этим представить существующее где-то в захолустье еврейское поверье, что обход кладбища с Торами приостанавливает эпидемию?»
Думаю, что выросший в хасидской семье, где предки были раввинами, Исаак Аскназий хорошо знал, как хоронят свитки Торы. Поэтому остановимся на предположении А. Магида, что художник изображает еврейское поверье. А то, что Дрисса для петербуржца была захолустьем – неоспоримо.
Можно рассказывать о картинах Исаака Аскназия «В синагоге», «Наступление субботы», «Еврей», «Первый заработок», «Скорбные вести» и других. Думаю, все они имеют отношение к Дриссе.
В Верхнедвинске сейчас создается районный краеведческий музей, собрана рабочая группа, предоставлен дом – красивый, кирпичный, правда, требующий ремонта, но зато с такой биографией, что сам станет центральным и самым интересным экспонатом.
Судя по всему, дом этот построили более ста двадцати лет назад, в 1888 году. И принадлежал он обувщику Коновалову. Не смотря на типично славянскую фамилию, обувщик Коновалов был евреем. Обувь выпускал отменную. Её отправляли даже в Швецию, и, говорят, она пользовалась успехом у придирчивых скандинавов. Представляете, обувь из Дриссы экспортировали в Стокгольм. Впрочем, удивительно, это звучит, наверное, только сейчас, а в те времена никого не удивляло. Правда, многие завидовали обувщику Коновалову. Чужим деньгам всегда завидуют. А деньги у Коновалова водились. Лет 15–20 назад, когда копали траншею под теплотрассу, она проходила по бывшему двору обувщика, нашли порядка сотни монет. Уверен, Коновалов деньгами не сорил, а тем более их не сеял, и хорошо знал счет. Но вот покупатели, которые приходили за сапогами или модельной обувью, иногда роняли деньги.
Советская власть, которая заботилась обо всем трудящемся народе, и меньше всего думала о тех, кто выбился за счет своего труда в люди, переселила Коновалова в дом напротив – тоже кирпичный, но маленький и неказистый. Он тоже уцелел до сего времени и по-прежнему стоит как раз напротив будущего музея. Пускай скажет спасибо обувщик Коновалов, что его не арестовали, и не разобрались по всех строгости революционного времени.
А красивый кирпичный дом передали народному суду, чтобы здесь дела решали по закону и справедливости. Правда, то что выселили хозяина дома Коновалова безо всякого закона, никого не волновало, кроме самого обувщика.
Коновалов детей отправил в Ленинград, думаю, понимал, что в родном городке им жизни не дадут: каждый раз будут напоминать о происхождении. Вот если бы их родители нищенствовали, попрошайничали – тогда другое дело…
Но перед самой войной, летом 1941 года, Коновалов, которому уже было порядочно лет, зачем-то вызвал детей в родной дом. То ли повидаться с ними хотел, а самому ехать в Ленинград сил не было, то ли вовсе проститься решил. Только проститься друг с другом, и с родным городком, пришлось всем: и родителям, и детям. Немцы в первые же дни войны захватили городок. Коновалов и его дети погибли в феврале 1942 года вместе с другими узниками гетто.
Сегодня об обувщике Коновалове в городе знают только краеведы. Поэтому когда ремонтировали кирпичный дом, разобрали подоконник и нашли подметки, строители удивлялись, как туда попали такие высококачественные подметки. Они то думали, что в их родном городке люди раньше в лаптях ходили, а не то, что шведов обували. Но когда будет создан музей, о Коновалове узнает каждый житель Верхнедвинска, и, услышав рассказ о нем, наверное, посмотрит на свою обувь и вздохнет с сожалением: куда делись Коноваловы?
Перед поездкой в Верхнедвинск, и уже приехав в город, я у многих спрашивал, с кем встретиться, кто может рассказать об интересующей меня теме. К сожалению, старожилов, коренных жителей города, помнящих довоенные времена, осталось совсем немного. Но, все у кого я спрашивал, непременно называли имя Рувима Яковлевича Рица. И проведя с ним полдня, я убедился, что, пожалуй, лучшего эксперта по истории города мне не найти.
– Я родился здесь на улице Советской в 1924 году, – сказал Рувим Яковлевич. – Мои родители были ремесленники. Местные – дриссенские. Отец Янкель Риц – сапожник, мама – Мера (девичья фамилия Зильбер). У них было четверо детей. Я – младший.
Район, в котором родился и вырос Рувим Яковлевич был, пожалуй, самым еврейским в еврейской Дриссе. Он располагался при впадении реки Дрисса в Западную Двину. Когда-то здесь находилась синагога. А в годы войны именно здесь немцы сделали гетто.
Чтобы лучше узнать какой была Дрисса во времена, когда Рувим Яковлевич появился на свет, я обратился к архивным документам.
В марте 1917 года в Дриссе был создан Совет рабочих депутатов. Его основу составляли меньшевики и бундовцы: в марте – 86 человек, в июле – 274, из них – 180 бундовцев. Еврейскую политическую активность объясняло не только то, что народ поверил в возможность стать равным среди равных, но и национальный состав самого города. В 1923 году в Дриссе проживало 2812 человек, из них евреев – 1552. За три последующих года население города уменьшилось, по тем меркам существенно. Молодежь стала уезжать в большие города учиться. Новую экономическую политику свернули и те, кто занимался торговлей, были кустарями-одиночками, тоже подались в поисках работы в города покрупнее. В 1926 году в Дриссе жило 2550 человек, из них евреев – 1265.
В 1925 году Дриссе было четыре еврейских молитвенных дома (их называли синагогами). Правда здание молитвенного дома «Бейт а мидраш», находящееся по улице Двинско-Набережной и построенное приблизительно в 1825 году, уже не использовалось по назначению. Но по-прежнему собирались миньяны в двух молитвенных домах по той же улице Двинско-Набережной и в молитвенном доме имени Раппопорта, который находился на пересечении улиц Новомосковская и Зеленая и был построен в 1878 году. (Кто такой Раппопорт выяснить не удалось. Думаю, владелец дома, передавший его иудейской общине).
Конечно, власти хотели отвлечь людей от религии, которую теперь считали дурманом для народа. И 29 апреля 1925 года на заседании президиума Дриссенского районного исполнительного комитета решали вопрос об открытии в городе кинотеатра.
Выступал заведующий Полоцкой телефонной сетью тов. Дыкман. Он заявил, что ввиду установления в Дриссе диномомашины, является возможным создания кинематографа. Установка с аппаратом будет стоить 500 рублей.
Но денег, как всегда, не было. И поэтому решили постепенно гасить долг за счет вырученных средств.
…Шел дождь, Рувим Яковлевич Риц, осматривая окрестности, рассказывал про своих довоенных соседей, друзей детства.
– Чем занимались тогда жители Дриссы? – повторил Рувим Яковлевич мой вопрос. – В основном ремеслом. Были артели: сапожная (в ней потом работал и мой отец), портняжная, артель ломовых извозчиков, было несколько кузнец. В тридцатые годы стали появляться более крупные предприятия: мебельная фабрика, вышивальная артель…
В тридцатые годы раввина в Дриссе уже не было, вернее, я его не помню. Хотя мой отец ходил в синагогу. Меня с собой никогда не брал. Наверное, понимал, что приходит другое время…
Довоенная жительница Дриссы Софья Моиссевна Батушанская вспоминала:
«В нашем городе жили люди разных национальностей, но жили они дружно, уважая друг друга. Я хорошо помню, что наш дом был всегда открыт и гостеприимен для любого крестьянина, которому доводилось бывать и ночевать в городе. Многие в деревнях района и сейчас помнят моего отца – сапожника, который часто ездил по деревням ремонтировать обувь сельским жителям, и с привезенного заработка кормилась наша совсем небогатая, большая семья».
Мы подошли с Рувимом Яковлевичем Рицом к самому берегу Западной Двины.
– До 1939 года, – мой собеседник показывает на противоположный берег, – там была Польша. И мы, пацаны, часто играли в пограничников – охраняли рубежи нашей страны. Было сильное патриотическое воспитание. Я ходил в 1-ю школу (тогда в Дриссе была единственная школа). Окончил ее 21 июня 1941 года. Назавтра, в воскресенье, все выпускники собрались в городском парке, где проводились спортивные соревнования. Вдруг стали раздаваться звуки сирен. Над головами летали немецкие самолеты. Началась паника. Один банковский работник даже стрелял по самолетам из пистолета. Люди побежали по домам.
В это время по радио выступил Молотов и сообщил, что началась война.
Моя старшая сестра, которая работала в банке главным бухгалтером, в сопровождении двух человек, повезла на крытой машине банковские документы в Москву. Через все преграды военного пути, она привезла и сдала документы по назначению, и это помогло Дриссе после освобождения решить некоторые финансовые проблемы.
Началась эвакуация. На восток уходили и белорусы, и евреи. Оставались такие, кто был уверен: немцы ничего плохого не сделают. В Дриссе жили польские беженцы 1939 года, даже учитель физкультуры в школе был из беженцев. Они рассказывали про ужасы оккупации, но многие, особенно старики, не хотели верить. Мой дядя Мендел Риц и его четверо детей остались в Дриссе. Всех немцы расстреляли – лежат в братской могиле.
Мы оставались в городе до 3 июля 1941 года. Директор банка дал подводу, и несколько семей отправилось в сторону Невеля. Около деревни Юзефово встретились с немецким десантом. Они были в форме красноармейцев. Задавали странный вопрос: «Где находятся части Красной Армии?». Нас не тронули. Потом налетели немецкие самолеты. Мы кинули пожитки, и пошли в сторону Невеля, Торопца. Там сумели сесть в железнодорожный состав и уехать на восток.
…От дома, в котором жили Рицы до школы, в которой учился Рувим метров пятьсот. На Советской улице кое-где сохранились довоенные дома кирпичные и деревянные, с фундаментами, сложенными из камней. На эти дома сразу обращаешь внимание. Сейчас улица заасфальтирована, а тогда была мощена булыжником.
По этой улице через весь город узников дриссенского гетто гнали в их последний путь.
– После войны, когда я вернулся домой, интересовался у тех, кто был здесь: как это произошло, – рассказывает Рувим Яковлевич. – До 1942 года евреи в Дриссе жили в своих домах. Немцы провели регистрацию еврейского населения, заставили всех нашить жёлтые латы на свои одежды. Ежедневно гоняли на работы. За малейшую провинность евреев расстреливали.
В гетто всех согнали в начале 1942 года. А 2 февраля выгнали из домов, построили колонной, и под охраной погнали по главной улице через весь город к еврейскому кладбищу. Там заранее были выкопаны рвы. Жителям Дриссы запрещали даже подходить к окнам, чтобы они не видели, как гонят на смерть евреев, не могли проститься с ними. Было в городе полное безмолвие. Привели евреев на кладбище, стали подводить по 10-15 человек ко рву и стрелять из пулемета. Среди узников был руководитель духового оркестра Пульман. Когда его расстреливали (мне рассказывали местные жители, а им это стало известно от полицейских) он крикнул: «Наши отомстят за нашу смерть». Среди расстрелянных мои одноклассники Бойня, Майх.
Говорят, земля шевелилась несколько дней, после того как их закопали. Были среди них раненные...
Среди погибших 2 февраля 1942 года в Дриссе многочисленные родственники Софьи Моисеевны Батушанской. До войны она жила по улице Советской. У родителей было пятеро детей, она – старшая. Перед войной гостила в Ленинграде, оттуда уже не смогла вернуться в Дриссу. С огромным трудом, пройдя более 400 километров, добралась до станции Ржев. Оттуда эвакуировалась в Куйбышевскую область. Работала в тылу и ждала часа, когда вернется в родной дом.
Это строки из письма, написанного С.М. Батушанской в Верхнедвинскую районную газеты, после выхода книги «Память».
«И вот летом 1945 года, в августовский теплый день, когда на рассвете пели птицы, пахло свежестью и ароматов трав, а кругом было так хорошо и красиво, я с тревогой и болью подошла к родному порогу. (Наш дом уцелел). Из дома вышли совсем незнакомые мне люди, которые жили в нем с того времени, когда родных загнали в гетто…
Горе и печаль живут в моем сердце, когда вспоминаю своих родителей, братьев, сестру.
Мой брат, Бейлин Израиль Моисеевич, 1923 г.р., в 1941 году окончил 10 классов, сестра Бейлина Люба Моисеевна, 1925 г.р., брат Бейлин Абрам Моисеевич, 1927 г.р., брат Бейлин Павел Моисеевич, 1934 г.р., и отец Бейлин Моисей Абрамович, мама – Бейлина Хана Шоломовна, как рассказала мне Александра Паршута и другие очевидцы, шли 2 февраля 1942 года в той процессии со многими моими родными и знакомыми через весь город.
…Могу еще написать, что в братской могиле лежат наши соседи и знакомые: Млечина Рива, Сокольские – 5 человек, семья Зихерман, Бодня, Сокольский Наум, Шугаль Добба, Макутонин Илья и другие…»
Рассказывают, что колонну обреченных сопровождало всего два немца и полицаи. Непонятно, где были установлены немецкие пулеметы, откуда они стреляли. В деревьях, которые растут вокруг того страшного рва, застряли пули, и они до сих пор в них. Деревья растут с разных сторон рва. Выходит, что был не один, а несколько пулеметов.
Тонкая книжка «Каждый день мог стать последним…» написана Риммой Кочеровой. В Верхнедвинский музей её передал сын Анатолий с дарственной надписью «На добрую память жителям Бигосово – от Кочерова Анатолия, который с мамой Кочеровой Риммой Аркадьевной два с половиной года пробыли (март 1942 – декабрь 1944) в Бигосово, остались живы, потому что помогали нам местные жители».
Бигосово – посёлок, железнодорожная станция в Верхнедвинском районе, в годы войны – важный стратегический пункт.
Прочесть книгу вы вряд ли сможете, потому что издана она кустарным способом, тиражом в несколько экземпляров. И поэтому подробнее расскажу о судьбе героев книги.
Девичья фамилия Риммы Аркадьевны – Финкенфельд. В 1937 году она окончила Военно-химическую академию в Москве, была хорошим специалистом, свободно владела немецким языком.
В 1940 году её муж – Василий Кочеров – выпускник Академии бронетанковых войск, майор, получил назначение в воинскую часть, которая дислоцировалась под Белостоком. Этот город до сентября 1939 года, как и теперь, – является польским городом. Командование приграничных воинских частей понимало, что война неминуема. И все же войска оказались к ней не готовы. Немцы с первых дней хозяйничали на земле и особенно в воздухе. Римма Аркадьевна с сыном, сопровождая тяжело раненых, выехала в Волковыск. Оттуда она с сыном пошла на Слоним. Крестьяне не пускали беженцев в дома – боялись немцев. И все же первые месяцы у Риммы Аркадьевны еще жила надежда – наши вот-вот разобьют врагов и прогонят их с Советской земли.
Но с каждым днем становилось все очевиднее: война – надолго. Римма Аркадьевна прячет в стене старого сарая свой диплом, военный и партийный билет, выданный на фамилию Финкенфельд.
Потом был лагерь для женщин в Барановичах. Каждый день она видела, как хоронят людей, особенно много было детских трупов. В городе издевались над евреями, было создано гетто.
В Барановичском лагере ей выписали удостоверение, будто бы она украинка, родом с днепропетровщины. Благо, Римма Аркадьевна была голубоглазая блондинка.
…Холодной весной 1942 года она с сыном оказалась Бигосово. Буквально, за несколько дней до этого фашисты и их местные пособники расстреляли узников гетто в Дриссе.
Вот как описывает это Римма Кочерова: «Стояли ненастные дни, как бывает ранней весной: зима не хочет уступать, снег, леденящий ветер, распутица, грязь. Заходили односельчане, расспрашивали, ведь я шла от самой границы, рассказывала про свою жизнь. Жили бедно, места болотистые, хлеб пополам со свеклой, картошкой. Рассказывали, как уничтожали евреев: в местечке Росица (Верхнедвинский район – А.Ш.) жили ремесленники, да в окрестных деревнях жили по одной – две семьи: печники, бондари, а какому крестьянину не нужна бочка? Немцы со всех мест стали сгонять евреев в Дриссу. Один старый еврей возвращался домой, увидел облаву, которая была у его дома, побежал к реке. Сосед-крестьянин побежал, остановил его, привел к машине: «Немцы культурная нация, тебе ничего плохого не будет». Старик сказал ему: «Помни, я буду лежать внизу, а ты – поверх меня!»
После этих разговоров страх за сына, страх за свою жизнь, не отпускал Римму Аркадьевну ни на одну минуту. А здесь еще сосед Юшко говорил, что она еврейка. Сын – черноглазый, черноволосый, и сама знает немецкий. Но Юшко нигде не работал, любил выпить, а немцы не доверяли таким людям.
Римма Аркадьевна работала в депо, когда надо была переводчицей, предупреждала людей об опасности. Она видели, как каратели сжигали деревни, как убивали людей. В декабре 1943 года попала с сыном в дриссенскую тюрьму. Только благодаря стечению обстоятельств осталась жива.
18 июля 1944 года Бигосово освободили советские войска. Римма Аркадьевна и ее сын остались живы. Муж, как потом выяснилось, погиб в первые дни войны.
Но теперь молодой женщине пришлось пройти проверки в органах НКВД. Как сумела остаться в живых? Что делала на оккупированной территории?
Война обрекла и сына, и мать на многочисленные болезни. Но они выстояли. Анатолий стал ученным, Римма Аркадьевна работала химиком. Она рассказывала сыну о военных днях и однажды Анатолий Васильевич решил приехать в Верхнедвинский район…
Так книга «Каждый день мог стать последним…» оказалась в экспозиции музея.
На фронтах Великой Отечественной, в партизанских отрядах, мужественно сражались с врагом жители Дриссы, в том числе и родственники тех, кто были расстреляны 2 февраля 1942 года. Не зная ещё, что произошло с их родными и близкими они мстили ненавистному врагу.
Рувим Яковлевич Риц был призван в армию в 1942 году. Досрочно окончил Свердловское военное училище и стал командиром стрелкового взвода, затем – командиром взвода 167 мм минометов. Участвовал в освобождении родной Белоруссии, Литвы, Польши. 9 мая 1945 года встретил в Восточной Пруссии, где принимал участие в уничтожении одной из последних фашистских группировок. Трижды был ранен, но возвращался в строй. Награжден двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени – 16 боевыми и юбилейными наградами. Но так и остался взводным, в звании лейтенанта, потому что никогда не терся около штабов и командиров, не искал за чьей спиной спрятаться.
И после Победы над фашистской Германией, война для Рувима Рица не закончилась. Его, в составе 2-го Дальневосточного фронта, отправляют на войну с Японией.
Исаак Аронович Иржак, тоже уроженец Дриссы, на шестнадцать лет старше Рица. Рувим Яковлевич ещё «под стол пешком ходил», когда Иржак окончил 1-й курс МГУ, и по призыву комсомола пошел в лётчики – учился в 7-й военной школе пилотов в Сталинграде. Уверен, в местечках, хотя бы по именам, все знали друг друга. И когда морской летчик Иржак приезжал на побывку, все жители Дриссы, особенно молодые девушки, говорили о нем.
Войну Исаак Аронович встретил заместителем командира по политчасти 35-го штурмового авиационного полка 9-й штурмовой дивизии ВВС Краснознаменного Балтийского флота.
На его счету много боевых вылетов. Во время одного капитан Иржак с другими летчиками с воздуха атаковал врага. Вдруг от попадания снаряда машина Иржака загорелась. У лётчика хватило сил развернуть самолет. Он направил штурмовик к большому зданию, вокруг которого скопилось много автомашин с солдатами противника. Капитан Иржак ввёл горящий самолет в пике и вместе с бомбами взорвался в скоплении врага. При взрыве было уничтожено много автомашин и солдат противника.
…Мы подъехали к зданию Верхнедвинской гостиницы, в которой остановились, я вышел из машины и увидел на стене дома Мемориальную доску.
«Улица имени старшего лейтенанта Пантиелева Аркадия Хацкелевича, погибшего 15 июля 1944 года при освобождении города Верхнедвинска».
Город освобождали люди разных национальностей, родившиеся в Белоруссии и за тысячи километров отсюда. Возможно, перед боем мысленно они произносили самые сокровенные слова на родном языке – каждый на своем. Но пули, летевшие в солдат, точно не разбирали кто из них какой национальности.
Увидев эту Мемориальную доску, я спросил у Рувима Яковлевича про Аркадия Пантиелева.
Рувим Риц – историк, написавший много статей о героях-освободителях. Через несколько дней после возвращения из командировки, я получил из Верхнедвинска письмо.
«В июле 1944 года в борьбе за освобождение от немецких оккупантов Белоруссии, погиб старший лейтенант Аркадий Пантиелев. Его жизнь и боевой путь заслуживают светлой памяти и большого уважения.
Должность агитатора полка позволяла ему тесно общаться с воинами. Его душевные беседы с бойцами вызывали у них доверие и любовь к своему командиру. Родился Пантиелев в Орловской области в 1919 году. Родители вскоре переехали в Москву. Там он учился, вступил в комсомол. У Аркадия рано пробудилась любовь к педагогике. Ещё в школе он работал отрядным вожатым. Был любимцем детей.
Аркадий успешно учился в Московском областном педагогическом институте на историческом факультете. В институте был секретарем комсомольской организации. В 1939 году коммунисты приняли Аркадия в свои ряды.
После окончания института Пантиелев работал инструктором школ Московского горкома комсомола, его выбрали секретарем Фрунзенского райкома ВЛКСМ.
…Началась война. Кипучий характер Аркадия не мог мириться с тем, что он не на фронте. Он настойчиво добивался отправки в армию. И в августе 1942 года Аркадия направляют на учёбу в военно-политическое училище, а в начале 1943 года он уже на фронте.
Офицер Пантиелев сразу же активно включился в жизнь части. За мужество и героизм, проявленные при штурме Великих Лук был награжден медалью «За отвагу».
Орден Красной Звезды Аркадий получил за то, что в критические минуты боя первым поднялся в атаку и личным примером воодушевил солдат.
За героизм, проявленный в боях за город Дриссу, Аркадий Пантиелев посмертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.
…Командование решило послать в тыл врага танковый десант. Командиром взвода автоматчиков назначили Пантиелева. От быстроты и смелости десанта зависело всё. Танки зашли в тыл врага, и наши автоматчики пошли в атаку. В первых рядах – офицер Пантиелев. Несколько десятков шагов отделяли его от вражеских позиций. Не дошел, не добежал. Вражеская пуля настигла героя. Но ничто уже не могло остановить бойцов. Они овладели вражеской позицией.
…Герои живут в памяти народной. Старший лейтенант Пантиелев похоронен в городском сквере Верхнедвинска вместе со своими боевыми друзьями, которые погибли в бою за освобождение города. Памятник воздвигнут на их могиле по проекту родного брата Аркадия – Якова Хацкелевича Пантиелева».
В декабре 1947 года демобилизованный офицер Рувим Риц вернулся на родину. Предложили работу редактора районной газеты.
– Многие дома и даже улицы в городе были разрушены. Но остались и те здания, что не пострадали, в том числе и здание моей родной 1-й школы. Многое вспоминается из того времени. И как город поднимали из руин, и как мечтали о будущем.
В это время в Дриссе проходил суд над полицаями. Был пойман начальник полиции по фамилии Жук. Он какое-то время жил в Латвии. Я, как редактор газеты, присутствовал на всех заседаниях суда. Перед глазами вставала страшная картина оккупации.
…Мы подошли к зданию школы, о которой не раз говорил Рувим Яковлевич. Старые кирпичные стены, сводчатые потолки, закругленные печные трубы, высокий берег реки Западная Двина.
– В 1954 году меня назначили директором школы, в которой я когда-то учился сам. И в этой должности проработал сорок лет. Менялся контингент учеников, да и учителей. Но школа всегда была одной из лучших в районе, и даже области, – с гордостью говорит Рувим Яковлевич.
В первой половине пятидесятых годов по инициативе Софьи Моисеевны Батушанской и ее двоюродного брата Бейлина Абрама Львовича на братской могиле расстрелянных евреев была установлена мраморная доска, а позднее и сооружен памятник.
На табличке надписи на русском языке и на иврите.
На русском языке написано: «Вечная память жертвам фашистского террора, зверски замученным 2 февраля 1942 года».
Надпись на иврите несколько иная: «Здесь похоронены кдойшим (или евреи, погибшие за веру), убитые по приказу Гитлера да забудется (сотрется) имя его. Ту би шват, год 5702 по еврейскому летоисчислению». Написано, правда, с грамматическими ошибками. Но удивительно, что в эти годы вообще могла появиться на памятнике надпись на иврите.
У Абрама остался в живых только брат Ефим – они вдвоем вернулись с фронта, из его семьи погибли девять человек.
«В последующие годы, когда собирались дети погибших, – вспоминала Софья Моисеевна Батушанская, – организовывали воскресники, собирали мацейвы с еврейского кладбища, которые были разбросаны по всему городу. Мы их отвозили обратно на кладбище, и устанавливали возле рва, в котором были закопаны наши родные.
Прочитать надписи на мацейвах сейчас сложно, они сделаны на иврите, а как мне кажется, сейчас в городе, вряд ли кто-то знает этот язык».
Получился мемориальный комплекс. Две длинные ограды, окружающие ров, старые мацейвы и памятник погибшим. Мемориал ушедшей в небытие четырехсотлетней истории евреев Дриссы.
А надписи на старых мацейвах есть кому прочесть, в город приезжают из Израиля те, кто родился здесь, их дети. Не часто бывают, но все же…
– Два года назад, – рассказывает Рувим Яковлевич Риц, – я член президиума районной ветеранской организации, поставил вопрос, что памятник погибшим узникам гетто, должен находиться в центре внимания общественности. Должны возлагаться венки, проводиться траурные мероприятия. И с этого времени, в апреле в День узников, у памятника проводится траурный митинг. Приходят школьники, представители властей…
Правильный человек Рувим Яковлевич Риц, такой правильный, что иногда мне казалось он из другого времени. Я слушал его и думал, побольше бы таких людей.
Директором рабочей группы по созданию Верхнедвинского районного краеведческого музея назначен Николай Васильевич Никитенко. Сам из Гомельщины, но с районом связан давно и всей душой прикипел к здешним местам.
Мы вышли на крыльцо дома, Николай Васильевич закурил очередную сигарету и, показав на сквер, который находился напротив, сказал:
– Видите цветник? На этом месте когда-то стоял памятник Сталину.
В сквере в центре Верхнедвинска стоят несколько памятников. И каждый из них может много рассказать об истории города. В 1912 году в ознаменовании 100-летия войны с Наполеоном в тогдашней Дриссе благодарные потомки поставили монумент в память о доблести русских солдат. В этих местах шли кровопролитные бои с французами. Корпус русской армии под командованием Витгенштейна заставил французов под командованием маршала Удино отступить и закрыл им дорогу на Петербург. Здесь погиб и был похоронен на высоком берегу Дриссы отважный русский генерал Кульнев.
Еще один памятник поставили в память о погибших советских пограничниках. До 17 сентября 1939 года Дрисса был пограничный городок, и когда утром пели дриссенские петухи, на польской территории просыпались пограничники.
Памятники героям Великой Отечественной войны…
На той стороне сквера, а центральная улица Вернедвинска – Советская, делит его на две части, – стоит на постаменте Владимир Ильич Ленин, отлитый из металла. Как мог обойтись город, а тем районный центр, без круглосуточного присутствия вождя пролетариата? На постаменте по-прежнему, как и в советские годы, корзины с цветами. Их ставят у ног вождя. Бывает что в корзинах высокие цветы, и тогда своими лепестками они достают до самых интимных мест Владимира Ильича.
Напротив Ленина, на другой стороне улицы, стоял его сподвижник Иосиф Сталин. Архитекторы так расположили памятник, чтобы Ленин и Сталин постоянно смотрели друг на друга – советовались по какому пути вести страну дальше.
Но Сталина его родная коммунистическая партия развенчала и обвинила в культе личности. Справедливо обвинила, ещё раз подтвердив истину, что от любви, особенно показушной, до ненависти – один шаг. Поступил приказ: памятники Сталину убрать и сделать это без излишнего внимания общественности.
Вызвали в райком партии двух мужичков: проверенных и надежных. И сказали им:
– Ночью памятник Сталину с постамента снимите, на телегу уложите, отвезете куда подальше и закопаете. И никому ни слова. Ясно?
Мужики лишних вопросов задавать не стали. Ночью памятник свернули с постамента, на телегу погрузили, дерюгой закрыли, чтобы никто не видел (хотя в Дриссе ничего не утаишь) и увезли. Хотелось быстрей закончить это дело. Вырыли яму между домов, и упокоили памятник вождю.
Прошли годы. Николай Васильевич Никитенко заинтересовался, что же это был за памятник. Нашёл он одного из тех мужиков, что райкомом был назначен приговор исполнять. И хоть совсем старый стал этот человек, но место указал точно. Николай Васильевич сделал раскопки, но в земле лежала только бетонная болванка – по всей видимости, туловище вождя. А куда делись остальные части тела? Никитенко снова пошёл к тому мужику. Тот понял, что отпираться бесполезно, да и время сейчас другое, можно говорить о многом без утайки, и все рассказал.
– Закопали мы Сталина. А назавтра ночью, я тайно пришел к этому место, раскопал памятник, отсёк у него голову и руки, сложил их в мешок и утопил в Западной Двине.
– Зачем вы это сделали? – спросил Никитенко.
– Отомстил Сталину, – сказал мужик. – Он моего отца репрессировал…
В 1950-1952 годах учителем белорусского языка и литературы, русского языка и литературы в 1-й Дриссенской школе работал прекрасный поэт, фронтовик Наум Кислик.
Отрывками из его стихотворения «В одном городишке» я хотел бы закончить эти заметки.
В одном городишке,
Старом-престаром,
За тихим вокзалом,
За пыльным базаром,
Как раз напротив парома –
Фундамент сгоревшего дома.
Вот здесь на ступеньках
Еще до разрухи
Любили сидеть старики и старухи
С древними именами.
Покрывали морщины
Их лица и руки
Древними письменами.
Сидели рядом
Старики и старухи
В часы предвечерней праздности
И обсуждали различные слухи,
Разные разности.
Грелись на солнышке заходящем,
Толкуя о прожитом настоящем
Обо всем понемногу…
Давно это было –
Не всем и вспомнить, –
То ли в полдень, то ли в полночь
Тот срок им вышел…
Почти до потопа –
Давно это было:
Земля ладонью их крик прикрыла,
Чтоб враг не слышал.
Один это слышал пастух в заречье…
Как старые камни
Темны его речи,
Слова его глухи…
Подробнее...